Речушка бьётся о порог. Точнее, о порожек.
Полжизни — в суффиксе. Всегда не хочется домой.
Зовут. Зелёный след на лбу — вчерашний подорожник,
протуберанец торжества природы надо мной.
Я спотыкаюсь. Детство. Бог в любой бездонной луже.
Пломбир, прекрасный, как любовь во всю степную прыть.
В воде, где нас сегодня нет, возможно, и не лучше,
но совершенно точно: хуже — здесь, где нам не быть.
Ладонь и пена для бритья. Неловкое «спасибо»
у самых губ, на берегу, на новом языке.
В те времена в моей реке ещё водилась рыба.
Но это всё, что я сумел запомнить о реке.
Первозаконие Ньютона. Без пинка
не полетишь ловить исходный ген ботвы
в дезоксирибо… ладно, хватит. В ДНК.
Детали требуют внимания. Увы.
От длинных слов – сумбур. Сумятица. В бегах,
перевирая кровь, переживая сны –
живу. Так в шрамах от осколков на ногах
живут наследственные признаки войны.
Война – внутри. И весь становишься сродни
ухмылке ястреба – холодной и кривой,
как нож, как пальцы диабетика. Нишкни.
И рос бы клубнем, да рождаешься ботвой.
В деталях – пара: книгочей и казначей.
Спиральный росчерк на поверхности огня.
Всю жизнь хочу роман о тысяче ночей,
но это тоже слишком длинно, чёрт меня.
Всё – слишком. Или же. А если бы. Потом.
Слюнями. Потом. Жидким оловом. В упор
из автогена. По инерции. Винтом.
Генезис. Противоестественный отбор.
Эпиграф на граните. Сад камней.
Скрипят покрышки красного роллс-ройса
и всё вокруг становится грустней,
чем похороны клоуна. Укройся.
Мы шли по саду. Он смеялся. Он
жонглировал водой, сбивался с галса.
Венки пылали, плакал саксофон,
а он — смеялся.
Он был твоим творением, сестра —
худющий и бесстыжий, запредельный,
как самокат, украденный вчера
из богадельни.
Он шёл, как будто нежный снег, и ты
ложилась в лепестки, раскинув руки.
Накрой меня ладонью. С темноты
хоть жажды клок. Хоть истины. Хоть муки.
Он был твоим, как запах. У людей
так принято. Он просто — был, мечтая
родиться в месяц тысячи дождей,
дожить до мая — и остаться в мае.
Облако причаливает к горе.
К облаку причаливает самолёт.
Так ли уж важно в этой простой игре,
кто и кого насколько переживёт?
Братское небо, влажная простыня.
Звёзды ложатся в пашню плечом к плечу.
Семя двудольное, космополита, меня,
пусть закопают в космос. Я так хочу.
Ничего приятного в катастрофе:
ни разжечь пожар, ни позвать на помощь.
А с утра — арбуз и холодный кофе.
Или это вечер? Скорее, полночь.
Надобно ли биться о воду, старче,
и купаться в чаше с огнём и медью,
чтобы на мгновение вспыхнуть ярче -
прямо как звезда перед самой смертью?
Хорошо поджаренная минога
на зубах дрожит, как ушная мочка.
Думаешь, наука умеет много?
Ни черта она не умеет. Точка.
На краю болота, в тумане чёрном
сердце бередит голосок лягушки.
Я брожу по веткам котом учёным,
невод починяю, пишу частушки.