- Привычно доедать до последней крошки…
- Веер. Бамбуковый ветер. Натянутый шёлк…
- В теле, холодном, как утро над Андами. Или…
- Да, птицелов, сегодня последний рейс…
- Струны. Дорожный столб. Город вокруг столба…
- Рогатый череп бога. По рогам…
- Шарманка – от щеки до горизонта…
- Шалтай-Болтай сидел на стене…
- В порту, на бумажных фонариках этой страны…
- АЛЬБОМНЫЙ РОМАНС
- Переводы на сербский
- Квинтэссенция жизни, подмена, проклятие, вой…
- Пчела, прости, я снова о зиме…
- Дирижабли. Стимпанк. Девятнадцатый век…
Мастер Зеркал
Андрей Ширяев — поэзия и проза
Что прятали бубны твои, что скрывали
горячие бубны за этим восторгом,
Долорес, за этим востоком шафранным
и розовым в танце над гибкой травою?
Над чёрным костром кружевная мантилья
прозрачные белые крылья возносит.
До звёзд полукружьями воздух расчерчен,
до звёзд, унесённых прибоем рассвета.
О, как эти ноги по зыбким алмазам
ступают легко, и холодная влага
серебряным звоном тебя засыпает.
Ты — плоть серебра, потерявшего разум!
Безумная, в танце твоём затаилась
такая смертельная смертная вера,
что только корриде твой танец подобен
тягучим предчувствием будущей крови!
Мулетой мелькают летящие юбки
и короток брошенный взор твой, Долорес,
так страшно бросает юнца-матадора
на землю приземистый бык андалузский.
Колдунья, постой, забери моё сердце,
но останови этот танец! Я стану
во власти твоей навсегда, до исхода
в иное, в нездешнее, если отпустишь.
Долорес, под солнцем союз наш непрочен.
Уходят за озеро кони. Их топот
всё тише и тише. И смотрит спокойно
зелёная змейка на камне прохладном.
звон колокола всегда
мучителен для моего слуха
он напоминает мне о моей маме
рассказывали что в юности
она была похожа на маленький
звонкий смеющийся колокольчик
доверчивый и бесстрашный
а во время беременности
как-то сразу вдруг погрузнела
и осторожно носила колокол тяжёлого живота
чтобы не дай Бог не обронить звука
растущего внутри
в день моего рождения
колоколу
вырвали язык
я никогда не бываю на кладбище
где однажды похоронили мою маму
слишком мучителен для моего слуха
звон кладбищенских колоколов
когда их дёргают за мёртвые языки
живые люди
Мне жизни нет. И смерти тоже нет.
И слишком медленно сползает свет
по стеночке, по выщербленной кладке…
А время — врёт, разглаживая складки,
и слепо улыбается вослед.
Песок струится сверху вниз, за мной,
смотри: за мной песок идёт стеной,
стеной идёт, обгладывая ветки,
не разрешая ни следа, ни метки
на треснувшей поверхности земной.
Такая дрожь расшатывает плот,
плывущий по барханам, так поёт
рапсод о той ночной, невыносимой,
смертельной жажде окровавить рот
стихом и с бёдер замершей любимой
губами собирать любовный пот,
такая тьма египетская, что
я жил и умер, не успев за сто
прошедших лет очнуться от желаний
и замереть на стыке мирозданий,
лицо упрятав в отворот пальто.
Здесь только эти сумерки. И тот
застывший запах дыма и разлуки.
И музыка — какая-то. И лёд,
подобный этой музыке. И руки
сживаются, сжимают в кулаках
ночное небо детское, больное
такой тоской, что, видно, дело — швах.
И скоро я увижу, как за мною
пришёл рыбак и выбирает сеть,
поросшую кристалликами соли,
оставив мне кромсать зубами медь,
на крике жить, на шёпоте — терпеть,
молчать от боли.
И дальше — на трамвае, вдоль зимы,
дробя булыжник пьяными звонками,
дыша стихами, для которых мы —
лишь тени, порождённые стихами,
лишь знаки преткновения; и свист
за стёклами всё громче, всё жирнее
пятно от капли, прострелившей лист
навылет, навзничь, насмерть.
Онемею,
наверное. Потом сойду с ума
и буду тих. И следующим летом
умру, не понимая, что зима
ушла с рассветом.
Виноград обратится вином. Виноградные слитки
обратятся — не смертью ли — завтра и позже, минуя
паутину блестящих следов виноградной улитки,
паутину лозы, оплетающей чашу земную.
Посмотри, в этом космосе тесно и богу, и магу,
и тебе, человеку, растившему пьяные грозди,
и другому, тому, кто глотает горячую влагу
и миры подгоняет вращением клоунской трости.
Эй, ковёрный, коварный, кривой, как твои же ходули!
Чаль тихонечко к берегу, гни заскорузлую спину
над усталым кормилом. Связали тебя, окунули
тощим телом в пахучую жирную юрскую глину.
Так и будем теперь, если хочешь, от мая до мая
маяками швыряться во тьму и вытягивать нити,
эти звёздные тяжкие грозди в давильне сминая,
день за днём говорить с дневником на привычном санскрите…