(механический сюрреализм.
Пудра. Стекло)
мелоди линн
звезда постановок бродвейских
смотрит в глаза своему отражению
в собственной гримуборной
по туго натянутому проводу взгляда
сквозь полупроницаемую грань
вытекает сознание
чья переменчивость могла бы сравниться
лишь с непостоянством электрического тока
и она уже не слышит назойливого стука
несгибаемых поклонников
цветущих букетами рядом с закрытой дверью
все чувства —
слух осязание обоняние вкус —
меняют функции и становятся
зрением
слишком острым и слишком безжалостным
видимо из-за своей синтетичности
мелоди линн преуспевающая актриса
заласканная восторженными отзывами
театральных критиков
в один голос воспевающих её
молодость
красоту
и несомненный талант
мелоди-божественная
мелоди-надменная
мелоди-сама-свежесть
запрокидывает голову потому что если
продолжать смотреть в зеркало то
слёзы размоют изображение
а то и разобьют дорогое стекло
устремившись к нему
по напряжённым линиям взгляда
а причина-то — сущая мелочь ерунда
: две какие-то неприметные
тоненькие морщинки
которые только из-за
обострившегося зрения
и кажутся ей глубже гранд-каньона
но она падает
падает в эту бездну
и встречный ветер срывает со щёк
остатки профессионального грима
и высушивает глаза
глаза той глупенькой провинциалки
мэри браун
(так кажется её звали?)
которой была когда-то великолепная
мелоди линн
(механический сюрреализм.
Холст. Подручные средства)
* * *
малолетний нахал
конопатая гроза
расфуфыренных сынков из
богатого квартала
притча во языцех
я видел
как он утешал волну
поранившуюся о волнолом
и шептал ей что-то
дикое дитя
атлантического побережья
* * *
отражение
было точно таким же
как и раньше
в тысячах других зеркал
но вот что странно
: ладонь прижатая
к поверхности стекла
отчётливо ощутила
его кривизну
* * *
этому пейзажу
больше подошло бы название
натюрморт
если бы не ветер который
гонит к югу стайку
высохших листьев
слишком похожих на
осенних журавлей
* * *
город это голгофа
некоторое время спустя
что особенно заметно
под утро
когда с распятий перекрёстков
исчезают последние мученики
* * *
я прилёг
на пологом холме
и ближе к полудню
увидел себя во сне
стеблем прохладным и влажным
струящегося вверх вьюнка
а когда проснулся
пальцы мои были унизаны
крылатыми перстнями
стрекоз
Ещё не ветер. Пусто. Облака, как ялики,
слегка качаются в распахнутом стекле.
С ветвей срываются антоновские яблоки,
плывут к земле.
Слова стареют. Что ни слово — то пословица.
Гуденье ос и гуще тени по стволам.
Очнётся полдень. Яблоко разломится
напополам.
Шипучий сок прольётся забродившим золотом,
огладит холодом от головы до пят.
Уже летает дождь, и воздух пахнет солодом,
и осы спят.
Родившийся под утро ветер тих
настолько, что пустыня — отпустила.
Четырежды ещё взойдёт светило,
четырежды коснувшись рук твоих.
Падёт рассвет и грянут топоры,
блестя белками, кромками блистая,
и галки закричат, изобретая
горбатый ритм, связующий миры.
Осенний воздух наполняет дом,
ведёт меня по лабиринтам комнат.
Но воздуха не хватит, чтобы вспомнить
то, сколько мы не прожили вдвоём.
Не хватит ни вина, ни ворожбы,
ни веры в неземное притяженье,
в смешенье слёз и слов кровосмешенье
в попытке уберечься от судьбы.
И — хватит. Ночь садится на кровать,
на мой кораблик изо льна и луба.
И счастье мне прокусывает губы,
мешая забывать.
Был горький дым, когда на небе утлом
пять с половиной тысяч лет тому
я сотворил тебя в шестое утро
в Крыму.
Улыбка мира, девочка, растенье,
меж нами только древний воздух снов
и рук неторопливое цветенье
и слов.
Тугая речь срывается и вьётся,
смеётся, упивается собой.
…а заполночь такая боль начнётся,
что — пой!
Меж нами — только воздух. Слишком прочен
его гранит; его табачный гул
горячечным касанием порочен,
сутул.
Сестра моя, пока глаза, темнея,
не смеют ни сказать, ни изменить,
я буду ждать, поскольку ждать больнее,
чем жить.
Но если эта ночь устанет длиться,
позволь мне, жено, голосом седым
упасть к твоим коленям и разбиться
о дым.