Мастер Зеркал

1. Поздним летом в унылой Москве
жар отходит от камня. Кривей
мостовые, грязнее вода
под мостами, чьи грузные тени
проминают поверхность, когда
потускневших пернатых орда
покидает остывшие стены.

Все уходят куда-то на Юг,
к одичалому морю. Поют
нечто странное в странном своём
и почти неподвижном исходе
в облака, в чуть заметный проём,
где и мы, задыхаясь, поём,
покорившись тоске и природе.

Жить в отёчном отечестве. Знать
наперёд. Обветшалую снасть
обновляя, предчувствовать день,
может быть — не охоты, но — ловли
тощей рыбы в холодной воде.
Не дойти и уснуть на гряде,
приспособив садок в изголовье.

Ты не видишь меня. Для тебя,
в окаянные трубы трубя,
поднимается рать, и растут
вертикальные ливни, и волны
прочь уснувшую рыбу несут.
Ты не плут. Ты не выживешь тут.
Я не выживу там. И — довольно.


2. Вольно ж тебе, Москва, бродяжка, магдалина,
выказывать свой нрав и юбками вертеть;
Садовое кольцо — светильник Аладдина,
где то ли умер джинн, то ли забрёл в вертеп
к девицам, и запил на деньги Соломона,
и пропил всё, но горд — дитя Востока! — где
и крез от зноя пьёт зелёный чай с лимоном,
и нищий пьёт шербет, и тянутся к воде
торговцы и рабы, поскольку для природы
неважно, чем набит твой пояс, и важна
лишь влага, говорю; где на краю восхода
рыдает муэдзин, опившийся вина
с такими же, как сам, святошами в законе,
чьи бороды растут — поверишь ли — винтом,
и в унисон ему фрондирует в загоне
непоеный ишак с отвислым животом,
бедняга.
                    Впрочем — блажь. Москва моя, потухни,
прислушайся ко мне: я был и был таков,
и был таков всегда. Остался свет на кухне,
где пел мне по ночам маэстро Кочетков,
грузинские усы расправив, точно птица —
могучие крыла, то весело, то зло…

Прислушайся, Москва, прислушайся: стучится
случайный шмель копьём в распятое стекло.


3. Подай мне руку и останься
размытым жестом, вопреки
законам времени и танца
руки над плоскостью реки;

с какой-то сокровенной ленью
прибавь меня к чужим семи
и неизбежность столкновенья,
а значит, истинность, прими

как данность, как веленье свыше,
задёрни крепом зеркала,
и губы, чёрные от вишен,
прижми к губам моим.
                                                  Мила,

глупа, распущенна, невинна,
охлопай крыльями ворон,
толкни меня, столица, в спину,
я выйду из семи ворот

и потеряюсь за стеною
холмов, струящихся назад.
И кто-то выбежит за мною
и небу отворит глаза.


4. Закрывая сезон разговоров за чаем,
за портвейном, за чачей, всё одно — разговоров,
диалогов, полемик, бесед, замечаешь,
что наука не впрок, что зло и печально
снова рыл огород, беззастенчив, как боров,
переживший сородичей, знающий точно,
что спасения нет и что даже не брезжит
воскрешенье, и близится праздник лубочный,
и родится один, а другого зарежут
и съедят, покрестившись, впрок заготовят
колбасы и копчёностей, дико напьются,
будут жён колотить и бакланить пустое;
девки воском закапают тёмное блюдце
и такое увидят, что, Господи Боже,
визгу будет до света…
                                                       Ударься о стену,
обернись муравьём или гадом, но всё же
встанет рядом такой же, назначивший цену
за тебя, за деянья твои — в наказанье,
в поощренье — едино; затихни и следуй
тощей нитью в узоре чужого вязанья
бесконечно. Молчи. Улыбайся соседу.
Отправляйся на площадь, пытайся молиться,
запрокинувшись ликом к бесцветному небу,
и в толпе со следами вырожденья на лицах
отражайся другим, не поддавшимся гневу,
не подавшимся в судьи, чьи дрожащие плечи
увядают под чёрными листьями мантий
и хрустят убеждённо, что было бы легче
осуждать под вино и свинину в томате,
непременно.
                              Но полно. Сезон закрывая,
уходи по кривой к своему захолустью,
где сбываются сны, и ржавеют трамваи,
и блуждает река, потерявшая устье.


5. Если будет хороший улов, значит, будет и ночь, и тогда
ты пройдёшь в темноте по дорожке и, створки скрипучих ворот
потянув на себя, перекрестишь невольно пространство, куда
твой потерянный взгляд будет падать и падать, и не упадёт
никогда, потому что бессмысленно падать в колодец без дна
и границ, и гранить пустоту, ожидая чего-то взамен
от случайных людей, от страны, чья природа настолько бедна,
что в тропических формах дано изощряться одной лишь зиме,
столь протяжной, что даже звериный голодный и горестный крик
замерзает в полёте и падает гроздьями пепла на наст
меж бесформенных пятен горячих стогов и чернеющих риг
до весны, навсегда.
                                              Не проси, не дождёшься, поскольку для нас,
проживающих здесь, далеко, в ограниченной кругом земле,
ты мираж и не более, да; и поэтому не доверяй
тем, кто явятся с этим письмом, не пытайся казаться смелей,
упаси тебя, Боже, на стук подойти в этот вечер к дверям.