Что прятали бубны твои, что скрывали
горячие бубны за этим восторгом,
Долорес, за этим востоком шафранным
и розовым в танце над гибкой травою?
Над чёрным костром кружевная мантилья
прозрачные белые крылья возносит.
До звёзд полукружьями воздух расчерчен,
до звёзд, унесённых прибоем рассвета.
О, как эти ноги по зыбким алмазам
ступают легко, и холодная влага
серебряным звоном тебя засыпает.
Ты — плоть серебра, потерявшего разум!
Безумная, в танце твоём затаилась
такая смертельная смертная вера,
что только корриде твой танец подобен
тягучим предчувствием будущей крови!
Мулетой мелькают летящие юбки
и короток брошенный взор твой, Долорес,
так страшно бросает юнца-матадора
на землю приземистый бык андалузский.
Колдунья, постой, забери моё сердце,
но останови этот танец! Я стану
во власти твоей навсегда, до исхода
в иное, в нездешнее, если отпустишь.
Долорес, под солнцем союз наш непрочен.
Уходят за озеро кони. Их топот
всё тише и тише. И смотрит спокойно
зелёная змейка на камне прохладном.
Две розы в твоей шкатулке
целуют бархат багряный.
Две розы небо целуют,
закат горячий и пряный.
Безмолвны белые волны,
безмолвны стебли растений.
Я в стенах шёпот твой слышу,
но это для сновидений.
Как будто умерли звуки,
как будто в горле вселенной
осталось только молчанье
моей молитвы смиренной.
И только тонкой свирелью
поёт бессонная память,
робкой девочкой к сердцу
мелодия подступает.
Закат лепестки смыкает
всё туже над головою,
месяц тихо вплывает
лодчонкой в звёздную гавань.
Проникну в келью пустую
легчайшим ветром по коже,
прозрачной трону ладонью
твоё примятое ложе.
Две розы в тесной шкатулке
увяли, нас ожидая.
Две красных розы, две разных —
мёртвая и живая.
Жемчужиной с ладони покатилась
любовь моя к обочине дороги,
и пыль моя дорожная, которой
я сам когда-то стану, укрывает
жемчужинку от взглядов любопытных.
Селение в долине на рассвете,
где родники прозрачными цветами
растут из-под земли и в небо смотрят
с холмов глазами ящерки пугливой.
Три крыши тростниковых. Запах гнили,
и старой рыбы, и сухого хлеба.
Три хижины, три нищенки, лежащих
на земляном полу своём холодном.
Судёнышко у берега, и камни,
и ветер в кронах вымокших смоковниц,
застывший длинным выдохом тяжёлым,
и дождь, как всадник, оседлавший ветер.
Пейзаж, в котором нет меня сегодня.
Два полувыдоха, полуобъятья,
так целым и не ставшие. И плачет
уставшая от сельского фламенко
гитара на груди у гитариста.
Прощай, мой нежный мир. Твою усмешку
мне время милосердное напомнит
уже улыбкой. И, проснувшись ночью,
я пошепчу беззвучно: «Слишком поздно…».