Идти по берегу. Сидеть на берегу,
рисуя музыку расслабленной рукой.
Любить. А к ночи задохнуться на бегу
от босса-новы в перестрелке городской.
Летят, как ангелы, пронзая горизонт
и превращая дикий пляж в концертный зал,
двенадцать медленных трассирующих нот –
неравномерно темперированный залп.
Песок и копоть. Откровение и смерть.
Земля не станет белой, как ни отчищай.
Вся жизнь – агония. И стоит умереть,
не унижаясь до агонии. Прощай!
Всё – босса, милая. Но проклят или свят –
очнусь, ослепну – и услышу, как во мгле
поют серебряные дудки и скользят
по струнам ангелы к серебряной земле.
От лежащей у ног геометрии гор
пахнет мокрой овчиной и свежим огнём.
Скоро август. Напротив сидит Пифагор
и рисует на камне фигуры. На нём
пара старых сандалий и джинсы. В очках
отражается дождь, как сквозняк в бахроме.
Он сидит и молчит на пяти языках
о живущих во мне барабанах и тьме.
Об изломанных ритмах. О том, почему,
научившись считать, я уже никогда
не увижу того, что доступно ему.
О моих незашитых колодцах. Вода
поднимается. Чашка густого питья.
Неуверенный шаг. Неширокий карниз.
Барабаны в ущелье такие, что я
чертыхаюсь сквозь зубы – и прыгаю вниз.
Сердце и солнце. Всё прочее – после.
Дверь на запоре, запах кунжута.
Мальчик и девочка в шахматном поле.
Взялся – ходи. Оттого-то и жутко.
Белое с чёрным. Глаза в паутине.
К полу плывёт туесок с голубикой.
Лето. И лебедь на старой картине
ловит губами выдох любимой.
Время касаться тоскливо и немо
строк неуклюжих и рук беспризорных.
Шаг наудачу. Голод и небо,
точно горбушка в сверкающих зёрнах.
Незабываемы, неповторимы
синие ягоды в жёлтой соломе.
Время прощать примитивные рифмы.
Время жалеть об отпущенном слове.
То ли улыбка, то ли усмешка.
Взрослое сердце за детской ладошкой.
Шахматный коврик. Разменная пешка.
Белое поле под чёрной подошвой.
Пиратское лето. К трусам, парусам и форштевню –
бутылочный ром, огурец и ломоть каравая.
Какие Карибы? В Саратов – и дальше, в деревню.
Садишься на рельсы и едешь, глаза закрывая.
Жара. Ненавидишь одежду. Снимаешь одежду.
По шатким ступенькам гремишь, как ведро с коромысла.
Любовь. Математика. Тётка. Деревня. А между –
всего лишь метафора, знак умножения смысла.
Венок набекрень. Закопчённый горшок на ограде
похож на раздумья вдовца в предвкушении свадьбы.
Пасутся весёлые жирные куры. В тетради
рисуются формулы – жизни?.. сомнения?.. Знать бы.
(Из Ариона Метимнейского)
Почти оракул, почти античен,
почти живой,
привычный к радостям зуботычин
мастеровой.
Выносит волнами Мнемозина
из-за спины
счастливый голос родного сына
чужой жены.
Глоток из Леты. Концерт с аншлагом.
Саднит щека.
Уходит память неспешным шагом
гробовщика.
На белой кляче Беллерофонта,
красив и глуп,
плыву по взгляду, до горизонта
и дальше – вглубь.
Горит, как ранка от заусенца,
сухой ковыль.
Я жив. Но слёзы смывают с сердца
не боль, а пыль.