Сердце и солнце. Всё прочее – после.
Дверь на запоре, запах кунжута.
Мальчик и девочка в шахматном поле.
Взялся – ходи. Оттого-то и жутко.
Белое с чёрным. Глаза в паутине.
К полу плывёт туесок с голубикой.
Лето. И лебедь на старой картине
ловит губами выдох любимой.
Время касаться тоскливо и немо
строк неуклюжих и рук беспризорных.
Шаг наудачу. Голод и небо,
точно горбушка в сверкающих зёрнах.
Незабываемы, неповторимы
синие ягоды в жёлтой соломе.
Время прощать примитивные рифмы.
Время жалеть об отпущенном слове.
То ли улыбка, то ли усмешка.
Взрослое сердце за детской ладошкой.
Шахматный коврик. Разменная пешка.
Белое поле под чёрной подошвой.
Пиратское лето. К трусам, парусам и форштевню –
бутылочный ром, огурец и ломоть каравая.
Какие Карибы? В Саратов – и дальше, в деревню.
Садишься на рельсы и едешь, глаза закрывая.
Жара. Ненавидишь одежду. Снимаешь одежду.
По шатким ступенькам гремишь, как ведро с коромысла.
Любовь. Математика. Тётка. Деревня. А между –
всего лишь метафора, знак умножения смысла.
Венок набекрень. Закопчённый горшок на ограде
похож на раздумья вдовца в предвкушении свадьбы.
Пасутся весёлые жирные куры. В тетради
рисуются формулы – жизни?.. сомнения?.. Знать бы.
(Из Ариона Метимнейского)
Почти оракул, почти античен,
почти живой,
привычный к радостям зуботычин
мастеровой.
Выносит волнами Мнемозина
из-за спины
счастливый голос родного сына
чужой жены.
Глоток из Леты. Концерт с аншлагом.
Саднит щека.
Уходит память неспешным шагом
гробовщика.
На белой кляче Беллерофонта,
красив и глуп,
плыву по взгляду, до горизонта
и дальше – вглубь.
Горит, как ранка от заусенца,
сухой ковыль.
Я жив. Но слёзы смывают с сердца
не боль, а пыль.
Летучие мыши, чужие сюжеты, сезонное чтиво.
Меняются люди, текучие угли в пылающем горне.
Но кто-то нашепчет, и кто-то споёт – высоко и красиво –
о страсти, о риске, о вереске слов, прорастающих в горле.
О пафосе танца. О пластике ночи – неоновой, вязкой.
Ты видишь, как эти летучие люди немыслимо хрупки,
и тонешь в клубах ароматного ритма, целуя под маской
изогнутый ветром холодный загубник бриаровой трубки.
На облаке дыма ты сам – отпечаток восторга и жажды;
в пальбе стробоскопов, в ударном, удушливом клубном забое
живёшь, понимая, что жизнь – это голос, который однажды
прервётся, исчезнет, истает за облаком – вместе с тобою.
Мелодия. Усталая, немая.
Вчерашний дом, заброшенный этаж.
Шагни в окно и падай, обнимая
холодный лист. Печальный пилотаж
в непрочном небе. Сломанная фраза.
Вторая тень в оставленном окне.
И отголоски медленного джаза
в осенних листьях. В пламени. Во мне.