1. Восемь плит на дорогу и пара монет королю,
чтобы жил и не бедствовал — пусть не безбедно, но всё же —
не для памяти: слышишь, монарх, я тебя не люблю,
оттого и уснуть не могу на заснеженном ложе.
Это небо тоскливей церковного воска. Ладонь
отсекает чужое от камня, а львиные когти
отворяют глаза, чтобы в окна глядеть, как в огонь,
над ночным Эдинбургом твоим приподнявшись на локте.
Ты ещё не устал. Ты забудешь о древнем тепле,
о случайном, которому мир безмятежен и светел.
И, в бессонную жизнь уплывая на длинном столе,
я окликну тебя — для того, чтобы ты не ответил.
2. …но с утра не сумею уйти, не скажу «отпусти»,
доживу до полуночи в душном своём постоянстве,
и компьютер испуганной рыбкой забьётся в Сети
и отыщет женевскую девочку в тёмном пространстве.
Сотворив виртуальный крылатый сверкающий шлем,
некий древний герой возрождается в брызгах и пене
и ведёт через космос армаду троянских трирем
в электронную Спарту к своей электронной Елене.
Что тебе, светоносная, наш затянувшийся флирт,
за которым — чуть больше, чем вечная жизнь, за которым
умирающий хор бестолково настроенных лир
задыхается, вьётся, как бабочка над монитором.
Тот, кто создал реальность небес, не опустится вниз,
даже если поймёт невзначай, что любовь и злодейство
разрешатся войной. Погоди, Менелай, отвернись.
Я ещё не вошёл. Я уже не уйду, не надейся.
3. В потоке полночи — потом —
спросонья, имени не зная,
швырну в окно стоящий с краю
тяжёлый том.
Взорвётся пыль, взовьётся свет,
сорвётся ржавая подкова…
Но всё равно в ответ — ни слова,
ни сна — в ответ.
Мой бог войдёт. И выйдет весь
в скрипучем облаке покоя —
остановись — теперь — эй, кто я?
Зачем я здесь?
. . .
Зачем тугую канитель
тяну из тёмного металла?
Волынка воет про Валгаллу,
звенит метель,
и вниз по улице метёт
брюнетку с редкими усами,
метёт, несёт под парусами —
который год;
и не становится теплей
по этой ветреной погоде,
а люди ходят, будто ходят
не по земле.
. . .
Лукавый явится к лицу,
прищёлкнет пальцами сухими,
и я твоё второе имя
произнесу,
проговорю, как пронесу
сквозь очищающее пламя,
теперь бери меня руками
в моём лесу.
Теперь бери меня у дня,
веди меня своей дорогой
и, может быть, ещё немного —
люби меня.
4. Где встретимся – неважно. Этот мир
настолько мал, что мимо – не сумеем
в сумятице, затеянной людьми
и птицами. И с пьяным Галилеем
завертим ось, закрутим осень; синь
прольётся нам, не верящим, но верным,
как будто соком вспыхнет апельсин
в стекле случайной маленькой таверны,
укрывшейся от шума в уголке
викторианской каменной шкатулки
в каком-нибудь швейцарском городке,
в каком-нибудь арбатском переулке.
Ах, как смешно грозит нам этот год
лорнетом старым в капельках печали…
Открою дверь, и музыка войдёт
простым дуэтом скрипки и рояля.
Скрипач живёт во мне, а пианист
живёт в осенней сумрачной капели.
Смотри, уже родился Ференц Лист
и в небе колокольчики вскипели!
Смотри, как я пьянею от строки,
от странной песни, сотворённой нами,
и жду, излучины твоей руки
коснувшись пересохшими губами…
Где встретимся – неважно. И когда –
неважно. Время – пыль на листьях лилий.
Благодарю тебя, моя звезда,
за то, что мы ещё не натворили,
за то, что не пытаюсь превозмочь
ни эту боль, ни этот шум площадный.
Благодарю тебя за то, что ночь
прекрасней музыки. И беспощадней.
5. …и осени не вытерпит бумага,
взовьётся вверх, пронзит меня, горя.
До октября – два нерождённых шага,
две сломанных стрелы до октября.
Уже не просто жизнь. Уже косые
бредут снега, ложатся пеленой.
Тебе ещё не холодно в России,
со мной? Тебе не холодно – со мной?
Бездомный ветер сядет к изголовью,
вдохнёт туман, кивнёт, попросит: пой… —
и обольётся золотом и кровью
простуженный, осенний голос мой.
Так ночь длинна, так безоглядна нежность,
так больно ждать, не размыкая глаз,
что если нам готова неизбежность,
то пусть она произойдёт сейчас.
Сейчас, когда над выкошенным полем
ещё летят, и я смогу успеть
отдать тебе своё тепло. А после
уже не будет страшно умереть.
6. Мой Фауст, спросишь, ты привык
молиться, маятнику кланяться?
И закрывается дневник,
и продолжается беспамятство.
Улитке страшно — столько дней
ломать свой гроб сухими пальцами,
искать…
Умри.
Куда страшней
вновь очутиться в душном панцире,
глотая ржавую иглу,
смотреть, как за ночными ливнями,
так и не ставшие счастливыми,
две тени падают во мглу.
. . .
И тянется, и длится миг
до сумерек, до чахлой озими;
куда деваться, мой двойник,
тебе от этой красной осени?
Затвором лязгнет карабин,
во лбу засветится отметина.
Больная родина рябин,
не покарай меня бессмертием,
не отними последний кров,
укрой землёй от этой полночи,
где в облаках летает кровь
и древний воздух пахнет горечью.
. . .
Гони, любимая, зови
меня на все четыре стороны,
пока история любви
ещё не старая история…