Латинский камертон
ЛАТИНСКИЙ КАМЕРТОН. Неоконченная книга. 2012—2013
Облако причаливает к горе.
К облаку причаливает самолёт.
Так ли уж важно в этой простой игре,
кто и кого насколько переживёт?
Братское небо, влажная простыня.
Звёзды ложатся в пашню плечом к плечу.
Семя двудольное, космополита, меня,
пусть закопают в космос. Я так хочу.
Ничего приятного в катастрофе:
ни разжечь пожар, ни позвать на помощь.
А с утра — арбуз и холодный кофе.
Или это вечер? Скорее, полночь.
Надобно ли биться о воду, старче,
и купаться в чаше с огнём и медью,
чтобы на мгновение вспыхнуть ярче -
прямо как звезда перед самой смертью?
Хорошо поджаренная минога
на зубах дрожит, как ушная мочка.
Думаешь, наука умеет много?
Ни черта она не умеет. Точка.
На краю болота, в тумане чёрном
сердце бередит голосок лягушки.
Я брожу по веткам котом учёным,
невод починяю, пишу частушки.
Сегодня праздник. Чей-то. Холодно. С утра
в саду играет, вроде, музыка. А вроде -
лакрица с перцем, сальса по последней моде,
не изменившейся за десять лет. Ура.
Ура? Да ладно… У свиньи за пятаком
сквознячит дудка. Кот поёт. Собака лает.
Красотка с грелками под платьем — проплывает
на каблуках, тряся объёмным кадыком.
Дорожный транс. Верёвки вдоль и поперёк
плетутся нищими в авоську для планеты.
Плывёт планктон. Плывут потёртые монеты
по трубам полуостановленных дорог.
Good day, Америка. Меняю третий гвоздь
из крышки мира на индейскую раскраску,
делянку в Андах и хохочущую связку
детей, вцепившихся в банановую гроздь.
Марионетка в пончо. Брюлик на персте.
Сухие листики и питьевая сода.
Здесь кое-где ещё считают, что свобода
важнее складок на заду и животе.
Две грядки с тыквами. Панамская межа
не отгородит гор на южном континенте.
Апрель. Анисовые слёзы агуардьенте.
Вода, дрожащая на лезвии ножа.
Под ритмы сальсы резонанс корней и крон
пронзает небо и растёт тысячекратно.
Мне машут крыльями. Машу рукой обратно.
Мне улыбаются. Латинский камертон.
Что осталось? Немного: простенок, гнездо, пичуги
да портрет, что древней и дороже самой лачуги.
Точно кисть реставратора — быстрые крылья. Птица
убирает наросты слёз, высветляя лица.
Крыша — настежь. Смириться и медленно жить, взалкавши
вместо мяса на ужин — тарелку овсяной каши,
два творожных пирожных и лужу несладкой влаги,
оставляя сырой земле и сухой бумаге
эту бедную кислородом метель по вене,
эту плату открытой кровью за откровенье,
эту книгу — цветок папируса в бутоньерке
скудной тени от нарисованной этажерки.
Не подмигивай мне с портрета, мой милый предок.
Как ни грустно, я не сумею — ни так, ни эдак.
Бесцветный сезон на острове. Время Пруста.
Утраченное. Обретённое. Ложь и ложе.
Рождение мира. Я снова подумаю: пусто.
Ты скажешь: забавно…
Да. Это, пожалуй, тоже.
Сегодня настолько пронзителен глаз Денеба,
что кажется — там не Лебедь уже, а кречет.
Ты смотришь, как третий зрачок игуаны — в небо.
Нечёткая клинопись осени. Чёт и нечет.
Пора на крыло — ночуя в сиротских гнёздах,
лететь, позабыв про точки и запятые,
туда, где впиваются в глиняный плоский воздух
кленовые клинья. Красные. Золотые.