Что осталось? Немного: простенок, гнездо, пичуги
да портрет, что древней и дороже самой лачуги.
Точно кисть реставратора — быстрые крылья. Птица
убирает наросты слёз, высветляя лица.
Крыша — настежь. Смириться и медленно жить, взалкавши
вместо мяса на ужин — тарелку овсяной каши,
два творожных пирожных и лужу несладкой влаги,
оставляя сырой земле и сухой бумаге
эту бедную кислородом метель по вене,
эту плату открытой кровью за откровенье,
эту книгу — цветок папируса в бутоньерке
скудной тени от нарисованной этажерки.
Не подмигивай мне с портрета, мой милый предок.
Как ни грустно, я не сумею — ни так, ни эдак.
Это точно — хандришь! Причем, глубоко. Хандра уже, как мне кажется, выше «надменной» поэтической крыши. Не хандри, мой ангел.
Улыбнись, хотя бы моему идиотскому мажору:
***
Кто бы знал, как я люблю:
Не беги напрасно, лето
От снегов до первоцвета
По сухому ковылю!
Не спеши напрасно, осень,
Пусть горят твои костры!
Сердце холода не просит –
Ждет рождественской поры…
И зима не торопись –
Зажигай цветные свечи!
Лишь бы музыка и речи
Отворяли сердцу высь.
Кто бы знал, как я люблю –
Все от счастья замирает,
То смеётся, то рыдает –
…………………………
Боже, что я говорю?!!
*улыбаясь* Спасибо, Татьяна.