Здесь только эти сумерки. И тот
застывший запах дыма и разлуки.
И музыка — какая-то. И лёд,
подобный этой музыке. И руки
сживаются, сжимают в кулаках
ночное небо детское, больное
такой тоской, что, видно, дело — швах.
И скоро я увижу, как за мною
пришёл рыбак и выбирает сеть,
поросшую кристалликами соли,
оставив мне кромсать зубами медь,
на крике жить, на шёпоте — терпеть,
молчать от боли.

И дальше — на трамвае, вдоль зимы,
дробя булыжник пьяными звонками,
дыша стихами, для которых мы —
лишь тени, порождённые стихами,
лишь знаки преткновения; и свист
за стёклами всё громче, всё жирнее
пятно от капли, прострелившей лист
навылет, навзничь, насмерть.
                                                                    Онемею,
наверное. Потом сойду с ума
и буду тих. И следующим летом
умру, не понимая, что зима
ушла с рассветом.