День для любви. Почти королевский повод
письма писать из тауэрской темницы
под барабан размеренного аллюра
конных гвардейцев. Строки войны и страсти,
пушки и рифмы — грустный последний довод.
И сочинив портрет длинноногой птицы,
знаешь: её лицо и её фигура -
просто фигуры речи. Фигуры власти.

Власти сожжённых губ, журавлиной песни
песен о той, единственной, многоликой
светлой. И веры в то, что она услышит
песню. И примет в дар. И вернёт сторицей.
Этот союз камней и металла в перстне,
солнца со льном, багульника с голубикой
неразделим, как воздух, которым дышит
капитолийский волк со своей волчицей.

Воздух — негромкий, точно полёт бельканто,
тронет огонь свечи — камертон покоя.
День для любви, любимая. Ночь продрогла,
вышла на свет в окне — и в окне сгорела.
Лондон вскипает снегом. Крупиц таланта
хватит, пожалуй, чтобы водить рукою
и сочинять стихи. Но на эти стёкла
только метель и лепит сердца и стрелы.