Продрогший Пантеон
ПРОДРОГШИЙ ПАНТЕОН. Книга попыток. 1980—1989
Если тени твоей нет покоя за чёрной рекой,
В этом зле, мой двойник, ты не сам ли стихами повинен?
Мой двойник, говорю, сам себя повязавший строкой
С побережьем живых — от начала, потом и поныне.
У черты, в мешанине гудящих корней и трухи,
Где больная строка окрутила меня, обвенчала,
Ты скажи: это я по ночам сочиняю стихи
Или это стихи сочиняют меня от начала?
Не суметь, говорю, оградиться скользящей петлёй
От куриных забот, от пустых откровений бумажных,
Валуном обратившись, познать единенье с землёй,
А под ней или над — ты поверь мне — не так уж и важно.
Не дождёшься знаменья от наших блудливых богов.
Что бормочет сивилла — всё смутно и, в общем-то, враки,
А довериться ей — стать посмешищем для дураков,
От портовых блудниц и рабов до последней собаки.
Как от ложа разврата, от юбок визгливых истиц
Пахнет салом прогорклым. Ты гаснешь, как голос в тумане.
И глазами авгура следишь за движением птиц,
И обманешь меня, точно римскую девку, обманешь.
Не прошу, говорю, ни вина и ни даже войны,
Ни совета. От них, мой двойник, ни богатства, ни толку.
Лучше молча чернеть и фарватером длинной луны
Гресть по воле своей к обожжённым брегам анатольским.
Вех (другое название — цикута) — многолетнее растение
семейства зонтичных. В СССР распространен вех ядовитый.
Из БСЭ
Жужжит веретено,
но Мойры ли вина,
что — чаша, где полно
тягучего вина.
Цветы и бересклет,
деревья, корни — сад.
Диагональный свет.
В саду сидит Сократ.
Сократу тридцать лет.
О, гололобый бог
с башкою словно бак,
мудрец, но рваный бок
юродивых собак,
коль жизнь твоя мудра
и даже смерть — Добро,
умри, Сократ, пора!
Раздай же всем щедро
от твоего добра.
Как пыжится клеврет
переиначить — ад! —
твой повивальный след
на криминальный лад.
Людского естества
печальное родство.
Вино. В вине — трава.
Отравлены травой
Афины и Москва.
Две эры на висках,
две впадины морских
к той мысли, что в мозгах
диалектических.
Сменился только год
и вех ещё растёт.
Не пей вина, Сократ!
Ведь если ты — в расход,
то, значит, мы — в распад.
Рассвет, как сплин, и Лондон сер.
Good morning, мой прекрасный сэр!
Как ваша вынесла мораль
Сатир моих слова,
Что ходят в списках, и вчера
Попавшиеся вам?
Елизаветинских кровей
Не уберечься, хоть убей.
В моих кощунственных стихах
Их слышен анти-звон.
Но и Шекспир — увы и ах! —
Был в чём-то эпигон.
Творить как он? Не тот резон.
Макиавелли и Назон,
Песочное враньё часов,
Поэзия, успех,
Любовь и скотство — поза всё.
Не поза только смех.
Когда преклонных лет дурак
Поэту скажет: «Делай так!»,
Когда железный век богат,
Быть может, ржавым лбом,
Когда в душе царит разлад
Меж Богом и рабом,
Когда судья — палач и враль,
Кому тогда нужна мораль?
Мораль продажна. Ей под стать
Лишь патентованная тварь,
Которой лезет под корсет
За плату всякий хам.
Не правда ль, вылитый портрет
Любой из светских дам?
Мораль — что церковь. Да простит
Меня отец-иезуит.
И вряд ли сыщется Парис
В преддверьи новых ид,
Коль не спаpтанка бyдет в пpиз,
А кляп для аонид.
Но, впрочем — чушь. Мои стихи
Пойдут в уплату за гpехи.
И вам до них — что мне до вас,
Что евнуху — до жён.
Тем паче, что и мой Пегас
Горгоной порождён.
А там и мне наступит миг
Засунуть пенни под язык.
И с грустью спросит кто-нибудь,
Крутя висячий ус:
«Донн, что ты делаешь в гробу?»
Что делаю?
Смеюсь…
Ты уходил. Теперь пора платить.
Верни свой взгляд продавленным ступеням.
Вот твой порог, который преступить
В тот миг не показалось преступленьем.
Но бог с тобой… И так недолог век,
Что в нём одна жестокость бесконечна.
Бог может всё. Но только человек,
И только — может быть бесчеловечным.
…и по щекам ударит, закричит
квадратный свет на кафеле прохладном,
ознобный запах кошек и мочи
в покрытом мягкой копотью парадном…
Не прогадай же, равный из людей,
Когда судьба положит в изголовье
Порог подъезда родины твоей —
Бесценный дар. Прими его с любовью.
Прощай, мой сын, усталый мой сверчок,
Прощай. А там, когда погаснет спичка,
Приляжет небо на твоё плечо
Той женщиной в случайной электричке.
Кто ты мне, мой я? Не кесарь, не илот.
Что в руке: стилет, соль лет или стило?
Что стелю я скатерть по стерне степи,
Это — к пиру. Степи стерпят. Ты — стерпи.
В пору пира пропестреет стрепет мне
О чужой войне и сгинет в небе, нем.
Это — мимо, не твоё и не моё.
Это — мы ли? Воем мы или поём?
Ты иди ко мне! То шаг твой или лязг?
Каждый шаг твой — каждый нож твой — болью глаз.
Проступают, проступают страх, печаль,
Стыд — шагреневая кожа на плечах.
Бой мой колокол — на бубен променять!
Кто ты мне, моя? Не родина, не мать.
Болью, белым балом боли… Дили-бом,
О, глаза колоколами подо лбом!
Пару ножен, мастер, шей для нежных ног.
Или — поножей? А впрочем — всё равно…